Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой, 
   Над старинными томами я склонялся в полусне, 
   Грезам странным отдавался, - вдруг неясный звук раздался, 
   Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне. 
   "Это, верно, - прошептал я, - гость в полночной тишине, 
   Гость стучится в дверь ко мне". 
   
   Ясно помню... Ожиданье... Поздней осени рыданья... 
   И в камине очертанья тускло тлеющих углей... 
   О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа 
   На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней - 
   О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, - 
   О светиле прежних дней. 
   
   И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет, 
   Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне. 
   Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя: 
   "Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне, 
   Поздний гость приюта просит в полуночной тишине - 
   Гость стучится в дверь ко мне". 
   
   "Подавив свои сомненья, победивши спасенья, 
   Я сказал: "Не осудите замедленья моего! 
   Этой полночью ненастной я вздремнул, - и стук неясный 
   Слишком тих был, стук неясный, - и не слышал я его, 
   Я не слышал..." Тут раскрыл я дверь жилища моего: 
   Тьма - и больше ничего. 
   
   Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный, 
   Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого; 
   Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала, 
   Лишь - "Ленора!" - прозвучало имя солнца моего, - 
   Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, - 
   Эхо - больше ничего. 
   
   Вновь я в комнату вернулся - обернулся - содрогнулся, - 
   Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того. 
   "Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось, 
   Там, за ставнями, забилось у окошка моего, 
   Это - ветер, - усмирю я трепет сердца моего, - 
   Ветер - больше ничего". 
   
   Я толкнул окно с решеткой, - тотчас важною походкой 
   Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней, 
   Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво 
   И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей 
   Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей, 
   Он взлетел - и сел над ней. 
   
   От печали я очнулся и невольно усмехнулся, 
   Видя важность этой птицы, жившей долгие года. 
   "Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, - 
   Я промолвил, - но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда, 
   Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?" 
   Молвил Ворон: "Никогда". 
   
   Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало. 
   Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда. 
   Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится, 
   Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда - 
   Сел над дверью говорящий без запинки, без труда 
   Ворон с кличкой: "Никогда". 
   
   И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово, 
   Точно всю он душу вылил в этом слове "Никогда", 
   И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, - 
   Я шепнул: "Друзья сокрылись вот уж многие года, 
   Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда". 
   Ворон молвил: "Никогда". 
   
   Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной. 
   "Верно, был он, - я подумал, - у того, чья жизнь - Беда, 
   У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье 
   Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда 
   В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда, 
   Вновь не вспыхнет никогда". 
   
   Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая, 
   Кресло я свое придвинул против Ворона тогда, 
   И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной 
   Отдался душой мятежной: "Это - Ворон, Ворон, да. 
   Но о чем твердит зловещий этим черным "Никогда", 
   Страшным криком: "Никогда". 
   
   Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный, 
   Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда, 
   И с печалью запоздалой головой своей усталой 
   Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда: 
   Я - один, на бархат алый - та, кого любил всегда, 
   Не прильнет уж никогда. 
   
   Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, - 
   То с кадильницей небесной серафим пришел сюда? 
   В миг неясный упоенья я вскричал: "Прости, мученье, 
   Это бог послал забвенье о Леноре навсегда, - 
   Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!" 
   Каркнул Ворон: "Никогда". 
   
   И вскричал я в скорби страстной: "Птица ты - иль дух ужасный, 
   Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, - 
   Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый, 
   В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда! 
   О, скажи, найду ль забвенье, - я молю, скажи, когда?" 
   Каркнул Ворон: "Никогда". 
   
   "Ты пророк, - вскричал я, - вещий! "Птица ты - иль дух зловещий, 
   Этим небом, что над нами, - богом, скрытым навсегда, - 
   Заклинаю, умоляя, мне сказать - в пределах Рая 
   Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда, 
   Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?" 
   Каркнул Ворон: "Никогда". 
   
   И воскликнул я, вставая: "Прочь отсюда, птица злая! 
   Ты из царства тьмы и бури, - уходи опять туда, 
   Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной, 
   Удались же, дух упорный! Быть хочу - один всегда! 
   Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь - всегда!" 
   Каркнул Ворон: "Никогда". 
   
   И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий, 
   С бюста бледного Паллады не умчится никуда. 
   Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный, 
   Свет струится, тень ложится, - на полу дрожит всегда. 
   И душа моя из тени, что волнуется всегда. 
   Не восстанет - никогда!